Поиск по сайту
Locations of visitors to this page

Дневники Лаури Кеттунена

Благодарим филолога Фёдора Ивановича Рожанского за найденые и переданные в Водский музей книги Л.Кеттунена, а также Екимова Александра Николаевича, 1949 г.р., уроженца д. Колтуши Волосовского района, а ныне жителя финской деревни Üväs külä, за перевод книги путешествий по водским деревням.

 

Через Петербург в савакскую округу к восточным вожанам

Я отправился в экспедицию в конце мая. На пару дней остановился в Петербурге, полюбовался на красоту и величие города. Кроме того, надо было непременно для путешествия получить от канцлера университета рекомендацию секретаря министерства внутренних дел. Секретарь канцлера Р. Хаккарайнен, тогда – советник, сейчас – министр, быстро выдал мне соответствующую бумагу.

Петербург впечатлял красотой, богатством и совсем не малым собранием произведений искусств. Приходилось удивляться, что Инны, которые знали Стокгольм, Берлин и Париж, вообще не хотели знакомиться с Петербургом. В человеческом водовороте, особенно на Невском проспекте всё же слышалась финская речь и часто эстонская. На Финляндском вокзале да и в других местах можно было поймать финского извозчика. С ингерманландцем не надо было особенно торговаться, а у русского надо было сперва спросить «сколько?», а потом предложить вдвое меньше, чем тот запросил. Иной дерзкий ездок платил – сколько платил да ещё обзывался, русский же привык лаяться и слушать своеобразную ругань. Лошади, двух- трёхконные упряжки, разодетые ругающиеся кучера придавали своеобразный вид петербургским улицам. По крайней мере, главная улица имела деревянное покрытие. На Балтийском вокзале отправился на поезде в сторону Нарвы до станции Молосковицы (Valkeankirkko). Оттуда направился в ближайший дом финского пастора, за советом о маршруте. Настоятель прихода и его молодая жена эстонка дружески встретили меня. В это же время к настоятелю прибыли два студента ингерманландца – Тююни и Саволайнен, оба ставшие позже известными, центральными фигурами в вопросах Ингерманландии. Они были в какой-то исследовательской экспедиции и утверждали, что на западе Ингерманландии, сравнительно с Восточной Ингерманландией, финское влияние слабее.

Я оставил свою поклажу у настоятеля и поехал в северном направлении на велосипеде, одолженном у одного финского торговца (это был старинный велосипед без свободного хода). Мне надо было почти сразу же возвратиться в Петербург,куда должна была приехать моя жена (зимой у нас была свадьба). От этой прогулки на велосипеде осталось хорошее воспоминание. Я по спрямляющей дороге заехал на какой-то хутор, во дворе которого хлопотала старушка с финским обликом, так что, не колеблясь, я поздоровался с ней по-фински. И как эта старушка обрадовалась! Она пригласила меня в комнату и начала предлагать молока и съестного, не смотря на то, что не знала откуда гость. И что же было, когда она узнала, что приезжий приехал из прихода и, можно ли верить, из самой Финляндии! Нет, она никогда не была в Финляндии, хоть они сами и финны. Ей тяжело, так как муж умер, и ей приходилось жить с сыном в этом маленьком доме, иногда нанимая работников в помощь. Да чего уж говорить о трудностях, сравнивать с прошлыми временами, когда царь по преданиям выгнал финнов из своих домов на дорогу, а на их месте поселил русских: вот и вся справедливость! Но всё же жили, даже веселились, пели на праздниках, пели на качелях… Хозяйка прервала рассказ и прошептала на ухо: «Бог ли там гремит или пушки?» Вот так – бог или пушки… Мы же были в местах, где ещё недавно звучали песни Кантеле-девушек, и по-прежнему говорил Бог из туч, но в промежутке также яростно грохотали мортиры в Кронштадте, форпосте Петербурга.

Затем домой пришёл и сын – интересный, стройный юноша со сверкающими при улыбке зубами. Он начал азартно и немного по-ребячески расспрашивать про Финляндию. Когда мне предложили поесть, то я в свою очередь выставил оставшиеся финские бутерброды. Возможно ли было что-нибудь лучшего ещё предложить?! Это же было с земли, которую они любили, но которую не видели, с земли, которую их предки корчевали, превращая в поля. Я был растроган, смотря, как они относятся к моим бутербродам. Хозяйка оставила один кусок и для пастушка. Семья была из савакот (выходцы из одной из местностей Финляндии). Это слышалось из их разговора, там звучал саво диалект. Странный народ эти сказочные савакот, чья беспокойная кровь, возможно, течёт и у меня внутри, гнала их по миру. Они захватили со своих тесных финско-савосских территорий за две сотни лет обширные территории: Северную Финляндию, Северную Хяме или Среднюю Финляндию, глухие леса Средней Скандинавии, и их хватило и на Ингерманландию в таком количестве, что они составляли властвующие племена, о чём подтверждали в середине прошлого столетия исследователи. Но они двигались вперёд не при помощи сладских тающих слов, не при помощи каких-либо фокусов, а они махали и топором и тяпкой, и много пота было пролито в золу от сгоревших берёз.

Ещё пару часов работы велосипеду и уже впереди, недалеко от моря, виднеется Копорье – каменная крепость шведских времён со своими круглыми башнями. Неожиданное зрелище, впоследствии связанное с теми прочитанными печальными событиями, когда она была разрушена во время наступления Юденича на Петербург в 1919 году. Я немного полюбовался на крепость, а затем продолжил путь в ближайшую, предписанную мне в инструкции, деревню Козлово. Сетяля летом 1909 года в трёхнедельной экспедиции был у восточных вожан (ранее в 1889 году у западных вожан) и смог мне предложить языковых «учителей»: 70-ти летнего деда Димуна Закко и Харитону Матьо, 50-ти летнюю хозяйку. Других, знающих водский язык, в этой «водской» деревне не было. Дед Закко, красивый длиннобородый старец, летом не мог ни за какие деньги был использован, но Матьо или Матрей за хорошее недельное вознаграждение согласилась передать свои знания и предоставить жильё. Она хвалилась, что у них красивая деревня, и вообще, чувствуя, что хозяйка прилично говорит на водском языке, я согласился на её условия. Я также заказал повозку для поездки в Молосковицы на определённый день и поехал на велосипеде обратно на станцию для поездки в Петербург навстречу жене. Всё шло по плану и можно было отвлечься от описания событий в Козлове, если бы я смог промолчать о том, что произошло в гостинице в Молосковицах, где пришлось заночевать, ожидая лошадей. Постель была заправлена грязными простынями, и, когда я попросил русского слугу заменить их, тот пожал лишь плечами: «Грязные? Как вы можете говорить грязные, если на них спали лишь двое постояльцев?». Мне естественно надо было показать тому уголок банкноты, но я попробовал повысить голос. Слуга рассердился и ушёл, но позднее пришёл, принеся воду. За это время я перестелили в кровати простыни на свои, и, когда слуга это заметил, то в восхищении развёл руками и заулыбался, как будто и не было никакого недоразумения. Русские быстро раздражаются, но и успокаиваются сразу, и они непредсказуемы в обидах и согласиях. В место моего ночлега пришёл знакомиться один, выглядевший расслабленным, финский пьяный писарь или курьер, а может заугольный адвокат, для того, чтобы занять денег. Он сообщил, что находится в печали, так как проиграл дело, которым занимался днём. Иначе он не пил бы. Показательная личность. Куда всё же Ингерманландия движется? Хватает и у нас всяких…


Возврат к списку